Констанс улыбнулась, показала на девочку и одобряюще кивнула ее матери. Малышка, не так давно резво скакавшая по дивану, явно притомилась. До этого она пыталась съезжать по скользкому сиденью, как по горке, а теперь притихла в уголке дивана.
Кристоф подошел к девочке и посмотрел на нее сверху вниз, ребенок запрокинул голову, изучая его с не меньшим вниманием.
— Врожденный порок сердца, — обращаясь к матери, сказал некромант.
— Да, — ответила та. — Мы уже были записаны на операцию, но произошло все это и… — Женщина замолчала, видя, что он уже не слушает ее.
— Хочешь новое сердце? — спросил Крис девочку.
Та обдумала это предложение и уточнила с серьезным видом:
— Чтобы не остановилось?
— Точно, — улыбнулся колдун, взял стул и сел напротив маленькой пациентки.
— Ладно, — легко согласилась она. — А еще такие глаза, как у тебя.
— Боюсь, с последним возникнут небольшие проблемы, — серьезно отозвался тот, взяв ребенка за подбородок и внимательно изучая ее лицо. — Сегодня я не захватил с собой глаз для маленьких девочек. Глаза для маленьких девочек у меня как раз закончились. Но, может, в другой раз.
Я знал, почему он готов возиться с больными людьми. Остальные кадаверциан не понимали, что можно устать от трупов. Они не представляли, как ему интересен живой организм. В какой-то момент Кристоф осознал: его удивляет, как может существовать человек сам по себе, не будучи одержим потусторонними сущностями вроде бетайласов.
Это было сродни чуду. В теле девочки, которая смотрела на него изумленно-доверчивым взглядом, притаилась сила жизни, которую он не мог понять до конца. И болезнь, подтачивающая эту силу.
«Я тоже жив, — говорил он мне как-то. — Но сначала умер как человек, а потом возрожден с помощью чужой энергии. А они существуют сами по себе».
Кадаверциан было яснее, когда он говорил о том, что, работая с людьми, оттачивает профессиональное мастерство, открывает новые способности человеческого организма.
Крис поднялся, положил руку на голову малышки и еще раз внимательно посмотрел на нее.
— У тебя клыки, — доверительным шепотом сообщила она некроманту.
— Я знаю, — так же тихо отозвался тот и повернулся к Констанс. — Займусь ею, когда вернусь. Если вернусь.
И на этой весьма обнадеживающей ноте он вышел из помещения.
Не знаю почему, но после этого визита к людям, шагая рядом со мной по коридору обратно в библиотеку, он сказал:
— А по поводу лудэра… последнее время я часто вспоминаю одно событие…
Он остановился возле скамьи, стоящей в нише под стилизованными часами нософорос. Опустился на нее. Я сел рядом, чувствуя все усиливающееся любопытство.
— Хочешь рассказать мне?
— Да. Как раз есть время. — Кристоф посмотрел в пустоту перед собой, как делал всегда, вспоминая подробности. И начал говорить: — Было дождливое лето. Прага утопала в ливнях, идущих круглые сутки. Казалось, в этом сером мареве глохнут даже звуки колоколов.
Он прервался на миг, а на меня вдруг хлынули яркие картины, прорвавшиеся из его памяти и дорисованные воображением…
…Нескончаемые дожди шли второй месяц — Прага тонула в мутном тумане, скрывающем высокие шпили Вышеграда и Градчан, с Петринского холма текли бурные потоки грязной воды. Они скатывались вниз, на каменные мостовые, заполняли водостоки, размывали незамещенные дорожки.
Вольфгер сидел за столом в своем кабинете, создавая видимость чрезвычайной занятости, а на самом деле предавался безделью под шум дождя, с помощью магии слышимого в подземном помещении. Он разглядывал огромный изумруд, наблюдая картины, возникающие в его гранях, и видел величественный храм, объятый зеленым пламенем, танцующих девушек в длинных хитонах, морские волны, накатывающие на берег… Иногда мэтр отрывался от умиротворяющих магических видений для того, чтобы черкнуть на пергаменте, лежащем рядом, несколько строк.
Кадаверциан ждал вьесчи. Господин де Кобреро, с некоторых пор превратившийся в расчетливого дельца, приобрел все привычки, характерные для нового статуса. И временами общение с ним становилось лишенным всякого удовольствия.
— Мы все отрекаемся от своего прошлого, — задумчиво сообщил Вольфгер изумруду, — в большей или меньшей степени.
Он небрежно оттолкнул исчерканный пергамент и потянулся за новым, когда в дверь торопливо постучали, и, прежде чем некромант успел ответить, в кабинет ввалился Олаф, промокший с головы до ног.
— Прошу прощения за беспокойство, мэтр, — произнес он низким раскатистым голосом. — Неплохо бы вам вмешаться.
— Вьесчи прибыли? — лениво осведомился Вольфгер, давно привыкший к манере ученика изъясняться иносказательно.
— И они тоже, — мотнул скандинав гривой желтых мокрых волос. — Там ваш Кристоф с этой… — он напрягся, явно пытаясь произнести иноземное имя, но так и не смог выговорить его, — египтянкой. Уже половину зала разнесли.
Свершилось. Они все-таки схлестнулись. Прекрасная Макетатон, дочь фараона, чья родословная уходила в глубину веков, и недавний варвар, подвергшийся влиянию цивилизации, не могли выносить присутствия друг друга. Она презирала «дикаря», нахально наступающего на ее божественную тень. Он насмехался над высокомерной царевной, цепляющейся за свое давно минувшее величие.
С первого дня знакомства Макетатон начала злобно шипеть на родственника, явно испытывая его терпение. Но до сегодняшней ночи тому удавалось держать себя в руках…
Вольфгер вошел в главный зал одновременно с Рамоном и тремя его помощниками. Еще десятка полтора кадаверциан стояли вдоль мраморных стен, с интересом наблюдая за зрелищем.